«Все, что летит в тебя, — твое»: Алексей Смертин о детстве, футболе и стальной воле

Он с детства вложил в меня принцип «хочу-могу-надо-должен». Это стало моей основной формулой жизни: хочешь или нет, надо — делаешь. Тело подчи­няется голове. Благодаря этой несгибаемости я добился всего, что у меня есть и в футболе, и за его пределами. И все же ничего не получилось бы без любви к футболу, которая всегда была во мне, никакая тренировка не дала бы результата. Эта любовь — фундамент. Она помогала преодолеть усталость и трудности. Отец видел меня нападающим, быстрым и техничным, но природа решила иначе. Я стал работягой — играл от штрафной до штрафной, выгрызал мячи, приносил партнерам. И это стало моим главным достоинством. Аршавин — самолет, он летит и забивает. А я — трактор, который пашет поле, пусть и высокого уровня.

Мои жизненные принципы, сформулированные отцом, помогали всегда и в футболе, и после него: «Тяжело в моменте — достижимо в результате» и «Все, что летит в тебя, — твое». Помню, как он бил мячом, попадая куда угодно — в колено, в плечо, в пах, — и говорил: «Радуйся, мяч твой, укрощай». Я воспринял это шире: все, что происходит в жизни, надо принимать как свое, будь то радость или боль. Это перекли­кается с философией стоицизма, концепцией amor fati — любви к своей судьбе, какой бы она ни была.

Уходить из футбола было непросто, но я сделал это честно по отношению к себе. В какой-то момент я просто понял, что выгорел. Отцовский подход к воспитанию, с одной стороны, закалил мой характер, но с другой — возможно, именно он и привел к раннему окончанию профессиональной карьеры.

Футбол — это миниатюра жизни. Там и преодо­ление, и радость побед, и горечь поражений. Но в какой-то момент я перестал чувствовать радость игры. Я выходил на тренировку, как на работу, и понял, что любовь закончилась. Считаю, поступил справедливо, уйдя именно в тот момент.

Вернувшись в Россию, я думал, как отблагодарить футбол за все. Я не хотел быть тренером, но хотелось сделать что-то значимое, особенно в своем регионе. Так появилась футбольная школа, появились поля, инфраструктура. Я стал послом заявочного комитета чемпионата мира, поверив в проект, в который изначально мало кто верил.

252 километра по Сахаре — Эверест в мире марафонов. Я смотрел на такие дистанции как на безумие, но постепенно шел к этому: сначала собрал все шесть мейджоров (главных марафонов мира — МТ) — Нью-Йорк, Бостон, Чикаго, Лондон, Берлин, Токио. Стал бегать быстрее, чем за три часа (например, в Казани за 2:48) с постоянным темпом – менее четрых минут на километр. Когда понял, что обычные дистанции уже не приносят удовольствия, начал искать вызов посерьезнее. Выбор пал на марафон по льду Байкала. Там сцеп­ление хуже, снег, ветер... В общем, весело, но я пришел к финишу первым. Потом был Эльтон — 90 км вокруг самого большого соленого озера в России. После таких проб бежать Сахару стало вопросом времени, тем более я уже знал, что это по силам не каким-то инопланетянам, а моим коллегам — там финишировал Луис Энрике, футболист и тренер. И все же до старта в пустыне я проверил силы в скайраннинге на Таганае, а потом с коллегой играл в футбол 26 часов подряд — мировой рекорд, 90 км набегали (достижение зафиксировано в Книге рекордов России. — МТ). И вот Сахара. Подошел к ней с холодной головой. Нужно было внимательно подготовить тело — это больше не про бег, а про преодоление.

Структура марафона не классическая: 7 дней, 6 этапов, за спиной рюкзак с вещами — больше 10 кило. Моя стратегия была проста: бежать, где можно бежать, идти, если нельзя бежать, карабкаться, если нельзя идти. Самое тяжелое — быт. Я не привык спать в спальнике, и сна практически не было. А еще — всего одна пятилитровая бутылка воды на сутки. На попить, на приготовить, на постираться, на помыться — на всё.

На втором этапе организм взбрыкнул, испугался нагрузки. Раньше как: пробежал марафон, поспал, восстановился. Тут не успел заснуть — уже снова бежать. Но я смог себя переубедить, благо бессонные ночи дают много времени на размышления. Именно в Сахаре, кстати, я осознал, насколько важно оставаться наедине с собой. В повседневности это редкость, мы привыкли к суете, к шуму, к бегству от себя. Постоянно придумываем какие-то мелкие действия: поставить чайник, хотя и чая не хочется, просто чтобы чем-то занять себя. А в пустыне от себя не убежишь. Там остаешься один на один с мыслями, и для многих это самое тяжелое испытание. Еще в Сахаре я понял, что возможности организма можно оттягивать далеко за привычные горизонты. У боли есть предел: мозоли, перенапряжение спины, стертые плечи — к этому привыкаешь. Страдание бесконечно и зависит только от тебя. Снижаешь темп — уменьшаешь страдание. Захотел прекратить — можешь просто сойти. Но я никогда не сходил с дистанции, ни в футболе, ни в беге.

В беге начинаешь лучше понимать свое тело, особенно на длинных дистанциях. Когда бежишь долго и тяжело, организм начинает вырабатывать фенилэтиламин — вещество, дающее так называемый кайф бегуна, эйфорию на фоне усталости.

Кроме того, бег учит различать адреналин и норадре­налин. Адреналин вырабатывается от страха и стресса, а норадреналин связан с четкой целью. Как у лисы, которая преследует зайца: у нее есть цель, и организм мобилизуется для ее достижения. Именно такие биохимические и физиологические процессы помогают пройти ультрамарафоны и заставляют организм работать на пределе возможностей.

Когда я писал диссертацию про психологию фанатов, я думал про футбол как социальный феномен. Сейчас понимаю, что психология бегуна — это тоже отдельная тема для исследования. В футболе ты — часть команды, но ответственность хочется разделить или переложить на других. Если победили — все молодцы, проиграли — всегда можно найти виноватого. Бег совсем другой: здесь все зависит исключительно от тебя, и это сильно мотивирует. Теперь мне даже не нравится бегать с кем-то вместе — мне важно быть одному. Это очень медитативно, учишься быть в ладу с собой. Сейчас вот хочу пробежать «Полюс холода Оймякон», самый холодный марафон в мире в Якутии — на символизм потянуло: в 50 лет пробежать 50 км при температуре –50 градусов.

Футбол остался в моей жизни. Сегодня он для меня — миссия и способ изменить что-то в обществе. Мы в РФС активно развиваем инклюзивный футбол, во­влекая людей с инвалидностью. Есть проект «Путь в футбол», где ребята и девчонки учатся не только играть, но и работать в футболе, быть менеджерами, социализироваться, чувствовать себя полноценной частью спортивного мира. Мы не можем обязать клубы этим заниматься, но просим их, потому что футбол — спортивная площадка номер один, и с него особый спрос.

Еще мы ведем уникальный проект «Стальная воля», аналогов которому нет в мире: несколько раз в год собирается до 700 участников — все категории инвалидности: слепые ребята играют мячом с погремушкой, есть футбол на электроколясках, есть команды ампутантов и ребят с церебральным параличом. Для них это не только футбол, но и общение, новые знакомства. Я вижу свою работу в этой сфере как часть чего-то очень долгосрочного — не просто карьерный успех или деньги, это уже давно закрыто футболом. Сейчас речь о другом: помогать, быть полезным обществу.

Китайские мудрецы считают, что цели нужно выстраивать за горизонты своей жизни, и я с ними согласен. Я уйду, а «Стальная воля» или футбольная школа в Барнауле, моем родном городе, останутся, и за это я испытываю настоящую внутреннюю гордость.