Почему нам нравятся грустные фильмы, песни и книги?

Если зайти в ближайшую соцсеть и посмотреть, какая музыка сегодня в топах у самой разной аудитории, можно сделать неожиданные открытия. В третьей декаде нового века внезапный ревайвл случился у депрессивных альтернативщиков Deftones и культовых, но от того не менее печальных Radiohead. Это еще не все — исследователи поп-культуры утверждают, что скоро нас ждет возрождение эмо. Ну и давайте признаем очевидное: иконы стримингов Тейлор Свифт и Билли Айлиш в своих треках тоже чаще анализируют внутреннюю боль, нежели веселят нас.

Феномен музыкальной грусти и нашей тяги к ней объяс­нить довольно просто. Исследования показывают, что прослушивание минорных композиций вызывает у респондентов спокойствие и чувство ностальгии. С научной точки зрения это обос­новано так: печальные треки высвобож­дают пролактин (он адаптирует наш организм к стрессу) — таким образом мы как бы готовимся к надвигающейся трагедии. Ну а если ее не происходит, случается свое­образный катарсис — выброс эндорфина. Кроме того, здесь действует простая психологическая закономерность: слушая песню, написанную другим страдаю­щим человеком, мы на безопасном расстоянии проживаем негативные эмоции и перерабатываем свои.

«Парадоксально думать, что вы могли бы наслаждаться чем-то, что вызывает негатив, — рассуждает профессор Лаборатории эмпирического музыковедения Школы искусств и медиа UNSW (Австралия) Эмери Шуберт. — Но наши опыты показывают, что грусть может положительно влиять на удовольствие, получаемое от музыки».

В эксперименте, о котором говорит ученый, участвовали 103 студента-музыканта, каждый из которых выбирал любимое тоск­ливое произведение — от сонат Бетховена до песен той же Свифт. Затем участникам предложили представить, что из музыки убрали грусть, сохранив остальные эмоции. 82% респондентов признались, что их удовольствие от прослушивания заметно снизилось. По мнению Шуберта, именно печальная составляющая делала музыку глубже и эмоционально привлекательнее.

«Мы видим, что под влиянием священных песнопений те, кого охватывает религиозное волнение, успокаиваются, как будто прошли через очищение» — Аристотель, «Политика»

Если обратиться к кинематографу и результатам наградных сезонов, поразительных открытий также не будет. Например, киноакадемики, ежегодно выбирающие лауреатов «Оскара», зачастую отдают предпочтение драмам. И здесь не так важно, что перед нами — военная, криминальная, историческая или социальная история. В 2025-м статуэтку забрал Шон Бэйкер с «Анорой», годом ранее — Нолан с байопиком «Оппенгеймер», в 2023-м было исключение с разножанровым «Всё везде и сразу», только подтвердившем правило прошлых лет.

По подсчетам Business Insider на начало этого десятилетия 93% оскароносных фильмов — это драмы. Получается, что именно такие картины оказывают наибольшее влия­ние на зрителей, пусть порой и собирают меньшую кассу, нежели супергеройские блокбастеры. Впрочем, и здесь есть четкое научное объяснение: когда персонажи на экране страдают, у нас в голове активируются зеркальные нейроны, которые позволяют «примерять» на себя чужие эмоции. Эмпатия заставляет нас с большим усердием вовлекаться в сюжет картины.

С литературой ситуация схожая: почему тинейджеры зачитываются «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, пропитанным тревогой и поиском идентичности, или «Вином из одуванчиков» Брэдбери, представляющим собой трогательный роман взросления? Как «Анна Каренина» Толстого, исследующая темы страсти, предательства и созависимости, регулярно попадает в различные топы величайших произведений российских и зарубежных изданий? Если верить Эве Коупман, то всему виной «эвдемонический» мотив: проще говоря, безрадостная литература помогает читателю глубже погрузиться в причины собственной боли и задуматься об экзистенциальных вопросах.

Забавно и то, что «отгоревать» любое событие в нашем десятилетии можно не только прочитав книгу, глянув любимую мелодраму или послушав несколько задушевных треков, — тоскливый микродозинг для тех, кому тяжело сосредотачиваться на длинных формах, предлагают уже и соцсети. Всего за 15 секунд вам могут напомнить о болезненном расставании, потере близкого и любом другом депрессивном эпизоде: так, получив эмоциональный укол, а вследствие этого и мини-катарсис, пользователи подсаживаются на алгоритмическую иглу. А она, в свою очередь, оказывает близкий к длинным нарративам эффект.

Похоже, нам пора принять тот факт, что запойно поглощать мрачный, трогательный и в целом неутешительный контент — это абсолютно естественно. Вне зависимости от его формы, слушатель, зритель или читатель получает безвредную дозировку печали, возвращает чувство сопричастности и находит способ пережить трудности рука об руку с любимыми музыкантами, режиссерами и писателями. Более того, научно доказано, что грусть может иметь созидательные функции.

Во-первых, именно кризисные моменты заставляют нас копаться в своих ощущениях и воспоминаниях, проводить персональный разбор полетов и делать выводы на будущее. Во-вторых, горевание способно подстегивать людей на новые свершения. Наконец, иногда в состоянии печали мы начинаем задумываться о своих ценностях, целях, приоритетах и даже укреп­ляем отношения с близкими (все-таки живем в эпоху новой искренности).

«Трагедия есть подражание действию важному и законченному, имеющему определенный объем, при помощи речи украшенной; в ней действуют, а не рассказывают; она совершает посредством сострадания и страха очищение подобных аффектов <...> Так как представление внушает страх и сострадание, то именно этим путем оно и достигает очищения подобных чувств» — Аристотель, «Поэтика»

Не стоит забывать и про эстетизацию тоски. Если отойти от катарсической теории Аристотеля (трагедия вызывает в зрителе страх и сострадание, что приводит к эмоциональному высвобождению), многие из нас просто-напросто не представляют свою жизнь без некоторых разрушительных паттернов. И это довольно опасно.

Мужчины и женщины, намеренно романтизирующие боль, рискуют загнать себя в «выученную беспомощность» — состояние, при котором закрепляется исключительный фатализм и убежденность в собственном бессилии. Порой этому предшествуют травматические события из детства или раннего прошлого, но нередко бывает, что в неокрепших умах подобные поведенческие черты взращивает именно поп-культура. Она внушает человеку, что путь к поиску настоящей ценности лежит через глубокие потрясения — а эта установка удерживает его в зоне страданий, не дает меняться и прогрессировать.

Однозначный вывод о том, к какой категории культурных страдальцев — анализирую­щих или деструктивных — относитесь вы (да и мы), сделать сложно. Однако всегда важно помнить: истинное спокойствие заключается не в смаковании грусти, а в желании и возможности ей противостоять.