Клен густым кустарником рос перед самой калиткой. Его ветви изящными стрелами щерились во все стороны и были густо покрыты крупной листвой. Это было корейское дерево, семена которого завезли мои корейские предки, депортированные в 1938 году из Приморья в Среднюю Азию. Посадил его мамин отец Виктор, а именно Виктор Ен-Мунович Ли, и клен быстро разросся, отвоевав себе пространство у забора до самого арыка с ледяной водой на уютной улочке города Фрунзе. Виктора я никогда не видел, мама почти ничего про него не рассказывала, так что яркие сапиндовые заросли были единственным нашим с дедом посредником.
Мальчик и дерево: колонка фотографа Алексея Сулимы для Men Today
О том, как важно держаться корней в прямом и переносном смысле.
Растению крепко от меня доставалось: когда я ходил в детский сад, стройные ветки идеально выполняли роль меча или стрел, ну а в школьные годы в ход пошли уже листья, которые собирались в пышный зеленый мяч для игры в лянгу. От чеканки шар лохматился и довольно быстро разлетался, распространяя немного резкий сладковато-кислый запах, поэтому все клены в округе страдали от нашего увлечения.
Школьные неприятности тоже не сулили кусту ничего хорошего — моя злость и ярость обрушивались на узорчатую листву ударами рук и палки, а однажды, после обидной двойки, я закинул в заросли рюкзак.
Но как бы варварски я ни поступал, в глубине души я чувствовал некоторую нежность и привязанность к клену, к его изящным ветвям, медовому запаху по весне и вечной свежести. Возможно, потому, что когда-то его родина — Корея — так и называлась: Страна утренней свежести (Чосон).
В последние деньки августа, перед походом в первый класс, я величественно ходил взад и вперед мимо кустарника с подаренным мне по такому случаю красным ранцем, доверху набитым тетрадками на 36 листов, пеналом и прочей канцелярией. И клен одобрительно шумел, глядя на мой импровизированный парад.
А когда во втором классе я потерял новенькую куртку, клен вместе со мной расставался с деталями своего «наряда». Я сидел под ним и тихонько плакал с досады, обрывая хрупкие черенки листвы от веток. Но кусты, налитые яркими красками от спелого абрикосового до глубокого карминного, лишь тихонько покачивались, утешая меня.
В пятом классе, с абсолютно разбитым от неразделенной любви сердцем, я стоял у клена, перед тем как отворить калитку. Помню, как протянул руку и нежно стряхнул с пожелтевших листьев снег. И клен ничего не сказал, потому что в таких случаях ничего не говорят.
А потом мы переехали из солнечной Киргизии в пасмурный Санкт-Петербург, оставив дом и прекрасный куст. Какое-то время я о нем не вспоминал. Старался оставить в прошлом весь шторм воспоминаний, предшествующий этим событиям. Пока вдруг не понял, что такого клена нигде нет. По осени холодный ветер с Невы ерошил багряную листву могучих деревьев, но привычных мне кустов я нигде не находил. Даже величественный Таврический парк не нашел для себя небольшого уголка под мое любимое растение.
Как-то мамины друзья рассказали, что новый владелец снес дом, забор и всё полностью перестроил. Наш дом, стоявший на углу Коммунистической улицы и не менее коммунистического переулка, исчез, сама улица сменила название, и не осталось ничего, что как-то связывало меня с моим прежним местом жительства. Я вспомнил могучий карагач, что рос во дворе, яблоневое дерево с его кислыми поздними яблоками, саманный сарай, где отец чинил «жигули», но единственным, что болью отозвалось в моем сердце, очевидно был стройный куст клена.
Затем снова переезд. Я оказался в Москве и оканчивал 11-й класс. Была восхитительная весна, моя симпатия к однокласснице вдруг вылилась в огромную невысказанную любовь и никак не хотела заливаться обратно. Мы обсуждали кино и книги: мне пришлось читать Саган, Сартра и Камю, смотреть фильмы База Лурмана, Дэвида Финчера и Тима Бертона. Я рассказывал про Китано, Ким Ки Дука и Кар-Вая. Она — про свои мечты и про какого-то Дениса...
Тогда я начал бегать. Как будто от чувств можно было убежать. Я брал с собой денег на бутылку воды и разгонялся по раскаленному асфальту навстречу закатному солнцу. И каждый раз, пробегая по эстакаде, я отрывался от собственных мыслей и летел под ритмические композиции Apollo 440, Orbital или Prodigy, а антишок проигрывателя компакт-дисков едва справлялся с тряской.
Мой маршрут заканчивался сразу после дома той самой одноклассницы. Солнца хватало, чтобы залить охрой только верхние этажи 15-этажных панелек.
Я доставал мокрую от пота купюру и покупал воду у молчаливого угрюмого продавца в киоске, а потом шел к ближайшему пруду, где изящные плакучие ивы гладили зеленоватую поверхность воды. Но я садился под зарослями клена. Эти кусты не были такими, как в моем детстве, но меня это не слишком-то волновало. Шепот их листьев мне был понятен. Я молча смотрел на небо и о чем-то мечтал, а потом в безмолвии шел домой, чтобы там извлечь все скопившиеся рифмы и выписать их в объемистую тетрадь очень плохих стихов.
Многие годы спустя я перебрался за город. Во дворе дома я посадил красивый канадский клен. По весне он набирал в листья сочную зелень, а осенью, когда холодало и кислотность почвы менялась, его ветви покрывались густым янтарно-рубиновым покровом. Иногда я любовался деревом, но чаще всего даже не помнил о его существовании.
В год, когда умер отец, а мой брак треснул по швам, дерево умерло. После похорон я смотрел на клен в окно и ничего не чувствовал. Знал, что если попробую, то не выдержу ни секунды. Поэтому просто молчал и смотрел на застывший скелет некогда стройного, полного сил дерева. Снег падал на сухие ветви, как на истлевшие кости покойника. Вороны, капризно кричащие на всю округу, перелетали с одной развесистой березы на другую, но ни одна не садилась на клен. Я вспоминал своего отца и почему-то представил себе деда Виктора. Он тихонько подбадривал меня и неуверенно говорил, что все обязательно наладится. Что все будет хорошо.
В марте садовник спилил клен практически под основание, оставив короткий обрубок, уныло возвышающийся над зеленым газоном. Выкорчевать пень не успели. А потом, когда весна обрушила дожди и грозы, когда распустились цветки вишен, из пенька вдруг полезли вверх стройные тонкие ростки. На следующий год, ближе к цветению яблонь, ростки вдруг обрели мощь и обросли пышной листвой.
Рассвет уже успел подпалить золотом плотную дымку тумана над полями, петухи надрывно кричали о наступлении утра и птичьи трели звонким серебром разлетались над белыми цветами яблонь. В своей детской спали дети, приехавшие на выходные, отчего на душе было хорошо и спокойно. Я смотрел на изящные стебли клена и думал, что жизнь действительно налаживается. А через неделю я поехал на садовый рынок и купил тот самый редкий дальневосточный ложнозибольдов клен и посадил его у калитки.